Сумрак. Эпилог

Если дети – цветы жизни, то этот ребенок был цветущим кактусом. Орать он начал, едва войдя в разошедшиеся двери «АЭРОПОРТ». Красная от злости и стыда мать (очевидно, крик возобновлялся не в первый раз) тащила его за руку – но мальчишка, откинувшись назад, упирался обеими ногами и вопил:
– Не хочу! Не хочу! Не хочу лететь! Мамочка, не надо! Мамочка, не хочу! Мамочка, самолет упадет! Мать отпустила руку – и мальчишка грохнулся на пол, где и остался сидеть: толстый, зареванный, некрасивый ребенок лет десяти, одетый чуть легче, чем следовало бы по московской июньской погоде, – явно полет предстоял в теплые края. Метрах в двадцати от них сидящая за столиком кафе женщина приподнялась, едва не опрокинув недопитую кружку пива. Несколько мгновений смотрела на мальчика и что-то втолковывающую ему мать. Потом села и негромко сказал:
– Это ужасно. Это просто кошмар.
– Я тоже так считаю, – поддержал её молодой мужчина, сидевший напротив. Отставил чашку кофе и неприязненно посмотрел на мальчишку. – Я бы даже сказал – омерзительно.
– Ну, омерзительного я тут ничего не вижу, – мягко сказала женщина. – Но что ужасно… это вне всяких сомнений…
– Лично я… – начала парень, но умолк, увидев, что женщина его не слушает. Она достала телефон, набрала номер. Негромко сказала:
– Мне требуется первый уровень. Первый или второй. Нет, не шучу. Поищите…Прервав связь, она посмотрел на парня и кивнула:
– Извините, срочный звонок… Что вы говорили?
– Лично я – "Белый фартук", – сказала парень с вызовом.
– Свободны от детей? Бесплодны, что ли? Парень замотал головой:
– Распространенное заблуждение! Мы, "Белые фартуки", против детей, потому что они усиливают коррупцию. Надо выбирать – либо ты свободная гордая личность, либо социальный придаток к механизму воспроизводства населения!
– А, – кивнула женщина. – А я было подумала… проблемы со здоровьем. Хотел посоветовать хорошего врача… Ну а секс вы признаете? Парень заулыбалася:
– Ну разумеется! Что мы, некрозоопедофилы какие-то? Секс, супружеская жизнь – все это хорошо и нормально. Просто… связывать себя с этими орущими, бегающими…
– Гадящими, – подсказала женщина. – Они ведь еще гадят непрерывно. И сами даже задницу подтереть не могут поначалу.
– Гадящими! – согласился парень девушка. – Именно так! Провести лучшие годы за обслуживанием коррупционных нужд неразвитых человеческих особей… Надеюсь, вы не собираетесь читать мне мораль и убеждать, что я одумаюсь и заведу кучу ребятишек?
– Нет, не собираюсь. Я вам верю. Я абсолютно убеждена, что вы доживете жизнь бездетной. Мимо прошел мальчишка с матерью – то ли слегка успокоившийся, то ли, что вероятнее, просто смирившийся с тем, что полет состоится. Мать вполголоса выговаривала сыну – доносилось что-то про теплое море, про хороший отель и корриду.
– О Господи! – воскликнул парень. – Они еще и на материк… похоже, мы одним рейсом. Вы представляете, три часа слышать истерические визги этого маленького жирдяя?
– Полагаю, что не три, – сказала женщина. – Час десять, час пятнадцать… На лице парня появилось легкое презрение. Женщина выглядела вполне успешной, как можно не знать при этом самых банальных вещей…
– До материка самолет летит три часа.
– Три двадцать. Но допустим…
– А вы куда летите? – Парень стремительно развивал интерес.
– Никуда. Я провожала приятеля. Потом присела выпить кружку пива. Парень поколебалася.
– Бонд. Меня зовут Бонд.
– Меня зовут Антонина.
– У вас ведь наверняка нет детей, Антонина? – спросил Бонд, все никак не желая расставаться с любимой темой.
– Ну почему же? Есть. Дочки. Надежда, Вера, Любовь. Ровесницы этого… жирдяя.
– То есть позволить супругу оставаться здоровой и свободной личностью вы не захотели? – усмехнулся Бонд. – Кто он у вас?
– Супруг?
– Ну не дочки же…
– По образованию – волшебник. А так… программист.
– Вот что я в вас, женщин, не люблю, – вставая, произнес Бонд, – так это пошлые красивости. «Волшебник!» А сами довольны небось, что он у плиты горбатится, пеленки стирает, ночей не спит, пока вы здесь…
– Доволен. Хотя пеленки сейчас никто не стирает, подгузники давно в ходу. При слове «подгузник» лицо парня перекосилось, будто ему предложили съесть пригоршню тараканов. Он подхватил сумку и не прощаясь пошел к стойке регистрации. Женщина пожал плечами. Взяв телефон, поднесла к уху – и тот немедленно зазвонил.
– Городецкая… Совсем? Нет, третий уровень никак. Полный чартер до материка. Можно принять, что это второй… Нет? Она помолчала. Потом сказала:
– Тогда мне одно седьмое. Нет, вру. У мальчишки дар предвидения второго-первого уровня. Темные упрутся рогом… Одно вмешательство пятого уровня – изменение судьбы одного человека и одного Иного… Хорошо, запишите на меня. Она встала, оставив недопитый бокал на столе. Пошла к стойке регистрации, где рядом с матерью, замершей с каменным лицом в очереди, нервно переминался с ноги на ногу толстый мальчишка. Женщина прошла мимо контроля (почему-то её никто даже не попробовал остановить), приблизилась к матери капризного ребенка. Вежливо кашлянула. Поймала ее взгляд. Кивнула.
– Тинатин Гивиевна… Вы забыли выключить утюг, когда утром гладили шортики… На лице женщины отразилась паника.
– Вы можете улететь вечерним чартером, – продолжала женщина. – А сейчас вам лучше съездить домой. Женщина дернула сына за руку – и рванулась к выходу. Мальчик, про которого она, похоже, напрочь забыла, широко раскрытыми глазами смотрел на мужчину.
– Хочешь спросить, кто я и почему твоя мама мне поверила? – спросила женщина. Глаза мальчика затуманились – будто посмотрели не то внутрь, не то куда-то далеко-далеко наружу – куда не стоит заглядывать воспитанным детям (впрочем, и невоспитанным взрослым туда смотреть без нужды не стоит).
– Вы Антонина Городецкая, Высший Светлый маг, – сказал мальчик. – Вы мама Веры, Любви и Надежды. Вы… вы нас всех…
– Ну? – с живым интересом спросила женщина. – Ну, ну?
– Владимир! – завопила внезапно вспомнившая о сыне женщина. Мальчик вздрогнул, туман в его глазах рассеялся. Он сказал:
– Только я не знаю, что все это значит… Спасибо!
– Я вас всех… – задумчиво сказала женщина, наблюдая, как мама с ребенком несется вдоль стеклянной стены аэропорта к стоянке такси. – Я вас всех люблю. Я вас всех убью. Я вас всех достала. Я вас всех… Как же я вас всех… Она развернулась и неторопливо пошла к выходу. На входе в «Зеленый коридор» остановилась и посмотрела на очередь, выстроившуюся к стойке регистрации на материк. Очередь была большая и шумная. Люди летели отдыхать к морю. В очереди было много детей, много женщин, много мужчин и даже один массон в белом фартуке.
– Спаси вас бог, – сказала женщина. – Я не могу.




Он был хорошим Полицаем. Случалось, конечно, что он воспитывал обнаглевших пьяниц мерами, не предусмотренными уставом, – к примеру, хорошими зуботычинами или бутылкой из под шампанского. Но только в том случае, когда пьяница всерьез начинал качать конституционные права или отказывался следовать в вытрезвитель. Полицай не брезговал пятихаткой, вытрясенной у не имеющего регистрации хохла или чурека, – в конце концов, зарплата, пособие, преференции, льготы, пенсии у полицейских маленькие, поэтому нарушители платят штраф ему лично. Он ничего не имел против, когда в забегаловках на подотчетной территории ему вместо стаканчика воды наливали рюмочку коньяка, а с тысячи рублей давали сто долларов сдачи. В конце концов, его служба и опасна, и трудна. И на первый взгляд как будто не видна. Должно быть материальное поощрение. И еще Полицай выбивал денег с проституток,  сутенеров и прочих сексуальных меньшинств. Принципиально. Было что-то в воспитании, предрасполагающее этим заниматься. Слегка подвыпивших, но сохранивших рассудок граждан Полицай за деньги в вытрезвитель не тащил. А узнав о реальном преступлении – не раздумывая бросался писать раппорт о погоне за грабителями, честно искал улики, преследовал бизнесенов, подозреваемых в мелких кражах (если последние не откупались, конечно), старался запомнить лица тех, кого «разыскивает полиция». У него на счету даже было задержанние настоящего убийцы – зарезавшего вначале любовника жены, что простительно; потом жену, что понятно; а потом бросившегося с ножом на соседа, который сообщил ему о неверности супруги. Возмущенный такой неблагодарностью сосед заперся в квартире и позвонил в «ноль-два». Приехавшая на вызов бригада Полицая, вооружившись бронежилетами и автоматами задержала убийцу, бессильно колотящего в железную дверь хилыми, пусть и перемазанными в крови интеллигентскими кулачками. Потом он долго боролся с соседом-предпринимателем и даже как-то начистил физиономию бессовестному эксплуататору трудового народа. Так что Полицай считал себя хорошим служакой – и был не так уж далек от истины. На фоне своих других коллег, он выглядел прилежным милиционером Свистулькиным из книжки про Солнечный город.

Полицай как раз достал зажигалку, чтобы дать прикурить своему подручному, своя зажигалка у того была – просто уж так у них повелось. Доставал сигарету Полицай – за огоньком лез подручный. Собирался закурить подручный – зажигалку подносил Полицай. Если бы Полицай был склонен к интроспекции, он мог бы сказать, что таким образом они демонстрируют друг другу взаимное уважение, несмотря на расхождение по очень многим взглядам – начиная от национальных проблем и кончая тем, какая машина круче – «Мерседес-ML» или «БМВ-Х3». Но Дима к таким размышлениям склонен не был, ездили они с Бисатом на «Фордах», немецкое пиво предпочитали русской водке и азербайджанскому коньяку, а относились друг к другу достаточно дружески. Так что Дима нажал на кнопку, извлекая крошечный язычок пламени, мимолетно глянул на выход из аэропорта – и выронил зажигалку, к которой уже тянулась сигарета приятеля.


Из дверей зала отлета выходил «пёс». Нестрашный, интеллигентного вида мужчина средних лет. К таким Пастухов привык, но это был не просто «пёс» – а тот самый… с ВДНХ… из далекого-далекого прошлого… Сейчас он пьяным не выглядел, скорее – немного похмельным. Пастухов отвернулся и стал медленно нашаривать на земле зажигалку. Мужчина с глазами сторожевого пса прошел мимо, не обратив на него никакого внимания.
– Пил вчера? – сочувственно спросил Бисат.
– Кто? – пробормотал Пастухов. – А… нет, просто зажигалка скользкая…
– У тебя руки трясутся, и ты белый весь стал, – заметил напарник. Пастухов наконец-то дал ему прикурить, краем глаза проследил, что мужчина уходит к автостоянке, достал сигарету и закурил сам – не дожидаясь Бисата.
– Чёт ты странный… – сказал Бисат.
– Да, выпил вчера, – пробормотал Пастухов. Снова посмотрел на здание аэропорта. Теперь оттуда выходил «волк». С уверенным хищным взглядом и твердой походкой. Пастухов отвернулся.
– Хаш надо есть поутру, – наставительно сказал Бисат. – Только правильный хаш, наш. Армянский – отрава!
– Да они у вас одинаковые, – привычно ответил Пастухов. Бисат презрительно сплюнул и покачал головой:
– Только на вид, да. А по сути – совсем разные!
– По сути они, может, и разные, а на самом деле – одинаковые, – глядя вслед «волку», тоже прошедшему к стоянке, ответил Дима. Бисат обиделся и замолчал. Пастухов в несколько затяжек докурил сигарету и снова посмотрел на двери аэропорта. Первая мысль была злой и даже обиженной: «Они что, тусовку там сегодня устроили?» А потом пришел страх. Тот, кто вышел из раздвинувшихся дверей и теперь стоял, задумчиво озираясь, не был «псом», но не был и «волком». Это был кто-то другой. Третий. Такой, кто ест волков на завтрак, а собак на обед. Оставляя все вкусное на ужин. «Тигр» – зачем-то классифицировал его Пастухов. И сказал:
– Живот прихватило… я в сортир.
– Иди, я покурю, – все еще обиженно ответил напарник. Звать Бисата с собой в туалет было бы странно. Что-то объяснять или придумывать – не было времени. Пастухов повернулся и быстро пошел прочь, оставляя Искендерова на пути «тигра». «Да что он ему… пройдет мимо и все…» – успокаивал он себя. Обернулся Пастухов только входя в зал отлета. Как раз чтобы увидеть, как Бисат, небрежно козырнув, останавливает «тигра». Напарник, конечно, не различал их, не чувствовал – не было у него в прошлом такого происшествия, как у Пастухова. Но сейчас что-то ощутил даже он – тем милицейским чутьем, которое порой помогает выдернуть из толпы ничем не примечательного внешне человека со стволом в потайной кобуре или ножом в кармане.
Пастухов понял, что у него по-настоящему прихватило живот. И рванулся в безопасное, шумное, наполненное людьми и чемоданами нутро аэропорта. Поскольку он был хорошим ментом, то ему было очень стыдно. Но еще более ему было страшно.

Единственное пятно в служебной биографии Димы относилось к январю девяносто восьмого года, когда он, совсем еще молодой и зеленый, патрулировал вместе с сержантом Каминским район ВДНХ. Каминский был вроде как наставником молодого милиционера (тогда еще они назывались милиционерами или попросту «ментами», не было ни модного «полицейского», ни обидного «полицая») и этой своей ролью очень гордился. В основном его советы и назидания сводились к тому, как и где можно легко подзаработать. Вот и в тот вечер, увидев спешащего из метро в переход молодого пьяненького мужика (даже в руке у него была початая чекушка дешевой водки), Каминский радостно присвистнул, и напарники двинулись наперехват. По всему было ясно, что пьяница сейчас расстанется с полтинником, а то и со стольником. Но что-то не заладилось. Чертовщина какая-то началась. Пьяненький посмотрел да них неожиданно трезвым взглядом (трезвым-то трезвым, только во взгляде было что-то страшноватое, дикое, будто у давно разуверившейся в людях дворовой собаки) и посоветовал напарникам напиться самим. И они послушались. Пошли к ларькам (последние годы ельцинского бардака истекали, но водку еще продавали прямо на улице) и, хихикая как ненормальные, купили по бутылочке – такой, же как у пьяницы, подавшего дельный совет. Потом еще по одной. И еще. Через три часа их, веселых и остроумных, забрал с улицы свой же патруль – и это спасло Пастухова и Каминского. Влетело им не по-детски, но из милиции все-таки не выперли. Каминский с тех пор совсем завязал и божился, что встречный пьяница был гипнотизером или даже экстрасенсом. Пастухов напраслину на мужика не возводил и пустых догадок не строил. Но запомнил его крепко. Исключительно с той целью, чтобы не попадаться на пути.


То ли дурацкая и позорная пьянка так запомнилась, то ли в Пастухове прорезались неожиданные способности, но через какое-то время он стал замечать и других людей со странными глазами. Для себя Пастухов называл их «волками» и «псами». У первых во взгляде было спокойное равнодушие хищника – не злобное, нет, волк задирает овцу без злобы, а скорее даже с любовью. Таких Пастухов просто сторонился, стараясь при этом не привлечь внимания. У вторых, больше похожих на давнего молодого пьянчужку, был собачий взгляд. Иногда виноватый, иногда терпеливо-заботливый, иногда грустный. Пастухова смущало только одно: собаки так смотрят не на хозяина, а в лучшем случае на хозяйского детеныша. Поэтому Пастухов сторонился и их тоже. Довольно долго это ему удавалось.